– Расслабьтесь, меня обрабатывать не надо. Не ворую, от жены налево не хожу, никого не убил, никому ничего не должен. И дорожу своей свободой.

– Так ведь она только в Боге. Христианство и есть свобода...

– Видел я ваше христианство. Как бабки полоумные троллейбус на приступ берут и пацанят малых с кресел сгоняют – на службе ж у вас не насиделись, да? Еще и учить пытаются: иди, милый, в церковь, покайся, мол. Противно да и всё. «Бог»… Бог если и есть, так Он в сердце! А не в вашем улыбчивом стаде. Мне голову не задуришь. Уж как-нибудь без меня…

Для всех, кто слышал что-либо подобное. Но больше все-таки для тех, кто что-либо подобное говорил. В любом случае, для обоих лагерей разговор обещает быть не из приятных.

Я смотрю на тебя. У тебя светлое спокойное лицо, в уголках глаз задорные морщинки. Ты говоришь изумительные, запредельные глупости, но я слушаю. Они не вызывают у меня раздражения, только тихую беспомощную горечь (что возразить против фактов?). Мирный диалог наш лишен каких-либо оттенков антагонизма, лишен риска перерасти в бурлящие эмоциями словопрения. Мы оба не согласны с позицией противной стороны, что, однако, не мешает нам уважать ее позицию. Жаль, в нашем случае это мало что решает. Нивелировать противоположные взгляды не в силах даже взаимное уважение.

А ты уверен, что стоишь. И хоть на самом деле ловко повален лукавым навзничь и много лет уже барахтаешься так, потешая его своими неуклюжими телодвижениями, тебе все это видится, конечно, в других красках. Скажу – разозлишься. Сменишь тему или просто надуешься и замолчишь. Немудрено. Ведь ты оперируешь фактами. Обезоруживающими примерами нашего, христианского, несовершенства. А я – всего лишь верой (что это?! пустота, слово из 4 букв) и какими-то там наивными библейскими цитатами (впрочем, и они в твоем сознании легче воздуха).

Разве могу я тебя в этом упрекать? И в мыслях не было. Честно. Ты смотришь с теплотой, рассуждаешь. Где-то промолчишь, где-то иронично усмехнешься. Мягко, по-доброму. Так терпеливо и внимательно выслушиваешь, но не слышишь ни слова. Прочная незримая стена, которой ты отгородился от таких, как я, даже не подрагивает. Мои робкие печальные возражения отскакивают, как сухие горошины. Я напряженно вглядываюсь в глубину твоих веселых плутоватых глаз и там уже не вижу ничего. Одно глухонемое ожесточение.

Дело доходит до конкретики. Случай описываешь живо, от имени той, что когда-то этим с тобой поделилась.

…Вот вы всё говорите «пастора». Ну а что пастора? Посланцы иных миров? Снизошли до нас с какого-то надчеловеческого уровня? Я тоже раньше фантазировала. Одним из них так и восторгалась: чуткий, искренний, и на всех его хватает, и за каждого сердце болит. Если б был у меня земной отец – обязательно такой, как В.В. И упивалась своей химерой, пока до дела не дошло. Нужно было на день раньше из летнего лагеря вернуться, а тут В.В. приехал, вечером желающих брал «на буксир». Кроме меня, таковых не оказалось, в Минск отправились втроем: он с дочерью и незапланированная пассажирка. Всю дорогу я умилялась видом спящей Надюшки. В.В. поминутно поглядывал на нее, взгляд этот был таким ласковым, таким особенным... Я сидела позади, никак не могла проглотить свой упертый комок, кусала губы, чтобы не разреветься, и спрашивала Его: почему у меня нет папы, который смотрел бы на меня так же? Почему у нее есть В.В., а у меня его нету?.. В город мы приехали поздно. Ближайшая станция метро была конечной, на самой окраине. Пустынная улица спала, светофоры уже не работали, только на остановке гудела кучка поддатых неформалов. Там и высадил меня пастор. В начале 1-го ночи. Наверное, ему и в голову не пришло, что глупая, романтичная, чужая девочка всего на пару-тройку лет старше его любимой дочери, мирно спящей в отцовской машине на переднем сидении. Домой я добралась часа через два. Под самым ласковым взглядом и самой надежной защитой моего единственного Отца – Небесного. А вы говорите «пастора»…

Собираюсь с мыслями, отражаю удар по принципу той же тактики – от лица рассказчика.

…Наутро тяжко было. И не столько из-за попойки. Тошнило, крючило, голова гудела – это да. Но душа… Хоть в петлю. Что такое, думаю. Ну, посидели, ну, перебрали – как обычно же. Домой шел дворами, занесло, упал. Затылком о бордюр приложился, кровища брызнула. Лежу, значится, на спине, копошусь, как жук, даже на живот перевернуться не могу. А граждане, главное, идут себе, идут, словно я и правда насекомое. И всё обходят. И не смотрит никто. Один, с дипломатом, переступил даже. Ладно, думаю! Чешите, господа хорошие! Как там классик писал-то? «Иль я не сын страны? Каждый из нас закладывал за рюмку свои штаны». Обойдусь, сам встану! И встал. Два шага сделал – опять лежу. Прямо представление. Повеселил народец, конечно. И вдруг, знаешь, такая тоска взяла, что хоть вой. Сдохнуть бы, прямо здесь, – никто ж и ухом не поведет. Велика потеря, пьяное вонючее ничтожество… А тут она. Девчоночка, лет 16-ти. Ладошку мне свою протягивает. Я ухватился, сел. Потом руку мою себе на плечо кладет, за спину обнимает… В общем, сам не заметил, как поднялся. Стою, шкаф дубовый, и опираюсь на эту тростинку, а ее голова мне до подмышек еле дотягивает. Все, на что хватило, – дурацкий вопрос «зачем тебе это?». До скамейки дотащила меня и говорит: «Вы в Бога верите?» Еще на «вы», представь себе. Верю, говорю, но что это меняет? Улыбнулась одними глазами – и в самую душу мне: «И Он в вас верит. Боритесь. Все получится». И душа эта моя наутро не находила себе места. И по сей день не находит. Верит? В такую амебу, как я?! Но для чего-то ведь послал мне Своего ангела…

Ты, разумеется, не сдаешься. Снова чей-то горький опыт. Снова мои щеки заливает краска.

 …«О, Ирка! Где пропала? 300 лет тебя в церкви не видел». – «И столько же не увидишь еще». – «Не понял. Случилось что-то?» – «Да ничего экстраординарного. Просто не мое. Не качу под ваш формат, как говорится. Ну что ты глазами хлопаешь? Мне все популярно объяснили. Одна бабушка на служении ногти мои анафеме предала. Смотрела на них, смотрела, «срамота», говорит, «мерзость». Другая резво так сидение соседнее подняла, когда я на него приземлиться попыталась: «Сестричка, тут Сергеевна наша сидит всегда». Глаза у зеркала подводила – еще одна комментарий оставила: «Грех свою красоту портить. Покаяться тебе надо». Короче, как-то так». – «Слушай, ну не все же такие». – «А я ничего и не говорю. Все разные. Но мне попались именно такие. Знаешь… Когда пожилая женщина заходит в транспорт с дурно пахнущим пакетом, набитым грязными бутылками, и в ответ на просьбу оплатить проезд заявляет «я старый человек, из церкви еду», я мысленно вторю растерянному кондуктору: «Вот именно, что из церкви. Пример должны подавать»… В Бога я верю, Саш. Но позорить Его не хочу. Перебьюсь как-нибудь. По-простому. Без церкви…»

Во рту сухо и кисло. Говорить все тяжелее, но знаю, что ты должен это слышать...

Вероника Чернявская