Еще один кипучий рабочий день в прошлом. Этот, пожалуй, на порядок кипучее прочих. Вереница угрюмых граждан тянулась через приемную к директору с самого утра, пальцы скакали по клавиатуре, как по горячим углям, с обедом тоже пролетела. «Ладно, на ходу проглочу что-нибудь,» – решила Кира, трижды обмотала вокруг шеи свой бесконечный зеленый шарф и помчалась на остановку. До спевки оставалось около часа, успеть можно было и без отчаянной беготни за уходящими автобусами. Чем заниматься она, впрочем, и не собиралась. Посидела в кафе, заглянула в трикотажный магазин, потом в «Косметику», на целую вечность приросла к стеллажу с парфюмерией… До церкви таки добралась, опоздав минут на 40. Ни краснеть, ни объясняться не пришлось: все знают, Кира после работы.

Шмыгнула на свое место, достала ноты, влилась в творческий процесс. Но внимание на себя переключил элемент непривычности: занавес почему-то был поднят, на хористов молчаливо глядел слабоосвещенный пустой зал. «Как странно, – мелькнула мысль. – Всегда заполнен, а сейчас никого». Но один человек там все же был. Женщина протирала стулья. Согнувшуюся, загороженную то колонной, то рядами деревянных спинок, ее трудно было заметить сразу. Кира невольно окинула взглядом весь зал: «Надо же, каждый вымыть – и спинку, и подлокотники. А ведь их здесь тысячи…» Протирая сидение за сидением, женщина временами выпрямлялась и замирала, вслушиваясь в плавные переходы от сопрано к альтам. Кире всегда казалось, что в их нестройных распеваниях нет ничего особенного, типичная нудная репетиция. Уборщица, по всей видимости, считала иначе.

…На этой неделе молодая хористка ни одну из спевок не посетила («да ладно, мам, чего ты переживаешь? я псалмы эти все наизусть знаю, лучше спать лягу пораньше»). Досадно, но на воскресном выступлении уверенность ее потерпела фиаско. Там строчку забыла, сям рефрен на октаву выше взяла… Наконец рассудительно заключила, что для всех будет лучше, если до финального аккорда она просто с проникновенным видом пооткрывает рот. Благо, хор – площадка удобная: 1 оплошает – 50 вытянут. И никто ничего не заметит. «Аплодируют. Фу-х, обошлось, вроде». Кира облегченно плюхнулась на скамейку. Вдруг отметила, что камера направлена на их ряд, бросила короткий взгляд на экран, уголки рта тронула удовлетворенная улыбка: «Хм, а я ничего. Киногеничная».

По окончании собрания в самом добром расположении духа она спускалась из хоровой, щебеча с кем-то по телефону. Поправляя у зеркала макияж, обнаружила, что настроение стремительно портится. Отчего, разобрать не могла. Просто стояла и смотрела на женщину в зеркальном отражении. Она мыла позади Киры пол, заляпанный у входа снежной кашей. Та самая, что протирала стулья. Повстречавшись с девушкой глазами, радостно кивнула: «Чудесно пели сегодня. Труд ваш перед Ним драгоценный. Как золото». Кире стало душно. Пискнув какую-то неразборчивую благодарность, поспешила выйти на улицу. Всю дорогу домой голову самодовольного левита не покидал тихий, смиренный, но непомерно тяжелый для этой головы образ – согбенный стан и грязная тающая каша.

Так что же все-таки драгоценно? Когда не заметно ни огрехов, ни безалаберности, и на виду лишь яркая, талантливая, в отдельных случаях даже «киногеничная» персона?.. А чистые кресла, блестящий кафель в туалете и тот, кто за все это отвечает, но кого никто не знает в лицо, – ценность ли? Представляется ли нам такое служение золотом? Редко. Но, к счастью, у Бога Своя система оценки.

 Савелий Прощенный