Давным-давно, когда две могучие березы у моего подъезда, заслонившие кронами все окна
тети-Валиной квартиры на 5-м этаже, были тоненькими трогательными саженцами, жил на белом свете живописец. Слегка наивный, но в целом перспективный. Самозабвенно напевая что-то себе под нос, этот страстный рисовальщик сутками торчал на чердаке и малевал шедеврики. Да, когда кто-то интересовался его родом деятельности, он так и отвечал – «малякаю шедеврики».

Говоря откровенно, потрясающих воображение полотен из-под его кисти действительно не выходило. Все больше скромные этюды, своеобразные, не всякому понятные. Но что-то в них все-таки было. Что-то труднообъяснимое. Побуждающее не столько любоваться, сколько мыслить. А мыслить мы склонны меньше, любоваться нам значительно приятнее. И, быть может, поэтому произведения живописца прослыли в народе не гениальными, а просто причудливыми.

Впрочем, его это мало заботило. Он мог часами вглядываться в линию горизонта, разрезающую узкое чердачное окошко на два мирка – клочок земли и клочок неба. Потом подходил к чистому холсту и, блуждая глазами по его девственной белизне, произносил каждый раз одно и то же: «Мне не превзойти Тебя. Ты Мастер. Позволь просто воспеть созданное Тобой великолепие».

На работы реагировали по-разному: одни снисходительно ухмылялись, другие сыпали критикой, третьи смотрели и плакали. Кто-то не скрывал восторга, но жалел денег. Кто-то завидовал. Но среди прочих всегда приходили трое – верные ценители. Всего трое. Они не сорили миллионами, не скупали картины для частной коллекции, не пытались как-то нагреть на чужом таланте руки – просто были рады подбодрить любимого художника и приобрести его новое творение. Для себя, для души. Чтобы мыслить.

Однажды живописец спросил их: «Почему вас только трое?» – «Возможно, мы гурманы», – иронично улыбнулся первый. «Или требования у нас щадящие», – подхватил второй, весело толкая в бок третьего. «А может, тебе что-то изменить? – третий остался серьезным. – Полученное от Него даром умножают ценой собственных усилий. Нужно расти. Уходи от «шедевриков», держи курс на совершенство».

Он понял. Не колеблясь, собрал шедеврики в кучу и отправил в чулан, набрал тьму красивых книг в твердом переплете, раздобыл где-то редчайшие репродукции и безвылазно сидел на своем чердаке – мучительно вникал в различия между классицизмом, авангардизмом и Барочной живописью. Чуть дыша, перебирал снимки с изображением истинных шедевров мирового искусства, трепетно проводил ладонью по каждому, восхищался, как дитя, гением их создателей – Тициана, Дюрера, Мунка, Ван Гога и им подобных непревзойденных корифеев. О которых если и слышал раньше, то краем уха и что-то несущественное. «Разве мог я подумать… Дело рук человеческих… Как Ты щедр, Господи! Научи и меня!» Он потерял счет дням, похудел, оброс щетиной. Он освоил масло, гуашь, тушь, пастель, акварель и сухую кисть, досконально изучил все существующие жанры и попробовал себя в каждом. Он хотел славить Бога достойно. Он держал курс на совершенство.

И, стоит признать, был не так уж от него далек, когда представил на суд общественности новую партию. Назвать что-либо из увиденного шедевриком язык не повернулся бы уже ни у кого. Да только вот он, элемент утопии. Ликующие возгласы, зачарованные взгляды, сердечные признания – все это пришло. Но подлинных ценителей, которые не разразились трескучими похвалами, а лишь молча похлопали по плечу, крепко пожали руку и снова забрали себе по картине, чтобы расти вместе с автором, чтобы в унисон с ним мыслить, – ценителей по-прежнему оставалось всего трое…

Так и у нас с вами почему-то получается. Обложились со всех сторон словарями да справочниками, штудируем труды классиков, шлифуем каждую статью по нескольку дней, тогда как пару лет назад на это уходило часа полтора, ищем острые темы, открываем новые рубрики… Делаем все, на что хватает сил и фантазии, лишь бы достичь совершенства. И молимся. Как можем, как умеем. И просим, чтобы через наш труд Сам Бог достучался до ваших сердец. А подписка, знай себе, падает, вслед за ней и тираж, нарекания вроде «ай-яй, 5500, как дорого» (это раз-то в 2 месяца?!) все популярнее, стопки невостребованных журналов в редакции все внушительнее, ваши лица все скучнее и равнодушнее... Одно радует: подлинных ценителей у «Благодати» побольше трех наберется. И хоть ваши ряды так неумолимо редеют, вы остаетесь с нами. Спасибо, дорогие. Храни вас Бог.

Савелий Прощенный