- Ну как вам проповедь?                                                  

- Да хорошая проповедь, хорошая...

- Да обычная. И так все это помнят. Разве только ради повторения…

Критически настроенные старушки направляются на остановку, по мере отдаления их скрипучий щебет уже менее разборчив. У меня еще кое-какие дела, потому бегу вглубь дворика, дальше не особо вслушиваясь, да и согласен с ними, если откровенно: только ленивый не проповедовал про «соль», про «свет» и про «письмо читаемое». Хотя, может, кому-то и нужно…

…Троллейбус, мой номер, мчусь во весь опор. Вскочив на подножку, понимаю, что зря напрягался, поскольку трогать водитель пока не намерен: вслед за мной, также спускаясь с церковного крыльца, торопится какая-то наша запоздалая бабушка (подруги разъехались четверть часа назад). Опрятная такая, в платочке белоснежном. «Хоть бы успела, – подумалось. – Поздно уже, застрянет же тут».

И опять я тщетно беспокоился: троллейбус ждал именно ее, хоть и так простоял дольше, чем следовало. Правда на некотором расстоянии от навеса, ибо на момент прибытия впереди уже два автобуса стояло. Теперь они уехали и путь был свободен, но водитель настойчиво держал двери открытыми, дожидаясь эту пожилую женщину.

А затем произошла удивительная вещь. Взбираясь по ступенькам в полупустой салон, миролюбивая на вид старушка затеяла вдруг громогласно ораторствовать: «Почему стал так далеко?! Я старый больной человек и бежать за ним должна, безобразие, все управы на вас не найдут никак» и еще что-то невнятное, но явно аналогичного мизантропического содержания. Лицо раскраснелось, платочек сбился на затылок, седые пряди пребывали в беспорядке, глаза метали молнии.

От изумления слова запеклись в горле каким-то сухим комком, но я совладал с собой и только собрался популярно разъяснить пенсионерке, кого ради стояли и «почему так далеко», как, увы, меня опередили.

Молоденькая кондуктор, насмотревшаяся за день экземпляров, и без того была на взводе, но даже она поначалу лишилась дара речи. А затем на одном дыхании выдала ядреный монолог с порывистой жестикуляцией, который, по-видимому, вынашивала в себе уже давно. «Так а вы жалуйтесь, бабулечка! – показательно крутя ключи на пальце, девушка с вызовом одарила пассажирку тяжелым волчьим взглядом. – Жалуйтесь, и будет вам счастье! Прямо в министерство топайте и там всю правду-матку! Про то, как мы в кольце в карты с водителем режемся, как он специально останавливается подальше, чтоб пенсионеров погонять. Мы же в окошко на это смотрим вместе и хохочем, умора же! Расскажите, как перед носом у вас двери захлопываются. И правильно было бы!.. Если б захлопывались… Тысячу раз говорила ему, не жди никого... Одуванчики-оборотни».

Она замолчала так же резко, как начала. Потом спрыгнула с сидения и, не реагируя на бабушкины попытки отпарировать вроде «невоспитанная какая», отправилась проверять талончики. Поравнявшись со мной, будто бы в воздух, но при этом глядя строго мне в глаза и четко проговаривая согласные, подвела итог: «И чего только в церковь свою ходят?» Я молча предъявил проездной. Чувствуя, как под ее ледяным взглядом пунцовеют щеки и лоб. Чувствуя, что во мне тоже видят оборотня.

…Есть определенная вероятность, что вы это прочтете. Дорогая сестра во Христе… Не знаю, как долог ваш путь в Боге, каким по счету будет этот праздник Жатвы, какую пользу принесла вам та «избитая» проповедь про «свет миру». Но знаю, что наша общая знакомая кондуктор на пушечный выстрел к «Благодати» не приблизится и почти наверняка всех носительниц белых кружевных платочков, выходящих из здешних ворот, по умолчанию будет таврить как сварливых лицемерок. И вы тоже это знаете. Попрошу лишь об одном: сделайте допущение, что в судный день Иисус не Сам произнесет о нас вожделенное «этот – Мой», а спросит, например, у того, кто всего однажды оказался с нами рядом: «А он – Христов?» Что, если именно такой будет наша жатва?..

Савелий Прощенный