Люди сегодня нервные. Особенно по утрам, когда вялотекущий рабочий день целиком впереди. Вот они копошатся в пугающе распахнутом зеве метрополитена, как обреченный мотыль в жестянке, толкутся у киосков, стараются идти в ногу, чтобы не поприжать ничьих подметок и предупредить топтание по собственным. И категории всего две: если одни рассеянны и дремлют на бегу, то от других летят искры и от стальных локтей их лучше поберечься.

Так уж вышло, что последних на беспокойной привокзальной остановке было целое скопление. А тут этот парень. Ну как парень… Мальчишка, едва пушок под носом пробивается. Он кружил вокруг скамейки, заламывая пальцы и что-то напряженно бормоча. С каждым кругом темп ускорялся, казалось, он вот-вот побежит. Это ощутимо диссонировало с общей композицией. Граждане, как и полагается на утренних остановках, сохраняли инертность и тщательно оберегали свое личное пространство. Насколько сие возможно в толчее. А этот носится тут, кого-то уже задел полами куртки…

Порция недобрых брезгливых взглядов пронзила воздух, причитаясь суетливому блаженному, который, разумеется, их даже не заметил. Он изменил траекторию и теперь курсировал по периметру некоего незримого квадрата. И вдруг неловким движением кисти сбил со скамейки блестящий дипломат. Владелец, импозантный мужчина в кожаных перчатках, поднимая и отряхивая свою вещь, зычно процедил сквозь стиснутые зубы: «Понаражают дебилов!» – и отошел на пару метров. «Ну юродивый, что взять…» – моментально донесся откуда-то голос союзника. Еще несколько человек переместились подальше от навеса. А паренек сел на корточки и начал качаться. Он с силой обнял себя за плечи, его костяшки побелели. Потом в каком-то болезненном порыве, чуть слышно поскуливая, запустил пальцы себе в волосы.

На тощем запястье сомкнулась чья-то ладонь. Немолодая женщина, все это время стоявшая рядом и никем не замеченная, мягко потянула юнца к себе. Тот покорно встал и сжал ее ладонь в своей. Он все так же качался и бубнил что-то, но теперь держал ее за руку. И тех граждан, кто обратил на это внимание и разглядел ее плотно сомкнутые губы и немое замороженное горе на маленьком лице, осенила догадка, что это, по всей видимости, мать. Ни на одного из них она не посмотрела с вызовом, с упреком или с мольбой об участии. Лишь направила беглый бесцветный взгляд в сторону господина с дипломатом и повернулась к сыну. Он был все тем же чудаком. Ушедшим в себя, дерганым, непредсказуемым. Но он держал ее за руку. Будто бы крича им всем беззвучно, что он не один, что он защищен.

Подошел автобус. Вбежав в салон, парень торопливо занял одиночное кресло, подтянул колени к подбородку и принялся сосредоточенно водить пальцем по стеклу. Мать, взявшись за оба поручня по бокам, загородила его собой от прохода. Все те люди остались теперь за окном. Она окинула их взглядом и точно споткнулась… Девица-подросток в каких-то смешных оранжевых ботинках смотрела на нее в упор. Сквозь грязное стекло, не мигая, прямо в глаза – смотрела и плакала.

Еще какое-то время они глядели друг на друга, пока автобус не тронулся и не начал лениво отползать от остановки. Женщина, опустив веки, едва заметно кивнула и ласково взглянула на девчонку вновь. Словно посылая ей безмолвное «спасибо». Затем обняла одной рукой голову сына и прижала к себе. Тот продолжал выводить на окне загогулины. Мать уткнулась носом в пепельные волосы, отчасти укрыв их своими пегими прядями, и устало закрыла глаза.

Она вслушивалась в себя и удивлялась. Она всегда удивлялась тому, как безбрежное море стадного цинизма поглощает всего одна капля сострадания. Соленая капля на чьей-то теплой щеке – и вот уже почти не больно. И никаких обид. И только сильнее внутри Та, что «долготерпит, все переносит и все покрывает».

В.Чернявская